15 мая исполнился бы 91 год со дня рождения М.Е. Котляровой, которая была последней живой памятью ГОСЕТа
Есть люди, и не обязательно это звёзды или знаменитости, встречи с которыми не забываются. Я всегда с удовольствием вспоминаю вечера, проведённые в гостях у Марии Ефимовны Котляровой - актрисы, ученицы великого Михоэлса , которой однажды повезло стать дочерью короля Лира.
Знакомство наше состоялось в начале 90-х на II Всесоюзном фестивале еврейской музыки и песни в Биробиджане. Представьте себе стройную женщину в элегантном костюме с безупречной причёской и обаятельной улыбкой. На фестивале вокруг неё всегда были молодые актёры и исполнители песен на идиш. Ведь Котлярова, проработавшая в Московском государственном еврейском театре (ГОСЕТ) со студенческих лет и до его ликвидации, хранительница традиций национального театра, одна из немногих в России, кто одинаково хорошо говорит как на русском, так и на идиш.
Мы встретились в Москве через несколько лет. Мария Ефимовна мало изменилась. Она была женщиной вне возраста. И такой же неугомонной: за прошедшие годы Мария Ефимовна написала и издала книгу воспоминаний о знаменитом актёре и своём учителе - «Плечо Михоэлса». Человек жизненно активный, не сидела она без дела вплоть до своего последнего часа – Мария Ефимовна скончалась 23 сентября 2008 года. А ведь всего за несколько месяцев до её кончины я заглянула в Интернет, смотрю, а там объявление Котляровой о наборе учеников на курсы еврейского языка…
Я приглашаю вас вернуться на несколько лет назад, провести вместе со мной два вечера у Марии Ефимовны в гостях и поближе познакомиться с ней. В этой статье она ещё жива...
Вечер первый
Котлярова живёт в центре Москвы. Из окон её квартиры на девятом этаже открывается прекрасный вид на действующую церковь. В доме очень уютно, всё говорит об изысканном вкусе, выдумке и мастерстве хозяйки. Пока Мария Ефимовна хлопочет, пристраивая цветы в вазу, пока особым способом заваривает чай, я с грустью рассматриваю любительскую фотографию. Молодой человек в штормовке запечатлён вполоборота. Снимали, видимо, в походе. Это единственный сын Марии Ефимовны. Он погиб совсем молодым, оставив после себя вдову с полуторагодовалой дочкой. Потеря сына - незаживающая рана на материнском сердце…
Но вот на столе появляются пухлые папки и альбомы. В них – история её жизни, прошедшей в театре.
Актёров из знаменитой труппы Михоэлса почти не осталось в живых, и я слушаю Марию Ефимовну, обладающую феноменальной памятью, с огромным вниманием. Необычайно скромна моя собеседница. О себе – минимум фактов, а о театре, о Михоэлсе она может говорить часами.
- Знаете ли вы, - спрашивает меня актриса, - что ГОСЕТ не сразу стал театром? Сначала это была Государственная еврейская театральная студия при Театральном отделе Петроградского Наркомпроса. Она организовалась в 1918-м году, и первым руководителем её был Алексей Грановский. Для занятий даже выделили поначалу огромную коммунальную квартиру на Фонтанке, недалеко от Аничкова моста, и лишь потом перевели студию в помещение Малого театра. В начале 1920-го Петроградская студия объединилась с такой же студией в Москве и переехала в столицу. Ну, об этом мне уже потом рассказывали.
Соломон Михайлович пришёл в студию одним из первых - как студент, хотя и был уже человеком зрелым, очень эрудированным, с юридическим образованием . Но у Грановского был принцип: брать на обучение людей, которые никогда нигде не играли. Он утверждал, что из простого рабочего, машиниста, из любого человека сделает актёра.
Однажды был такой случай… Я знаю о нем по рассказам наших театралов. Когда Михоэлс поступил в студию, на одном из занятий Грановский дал задание изобразить человека с тяжёлым грузом на спине, умирающего от жажды в пустыне. Он сказал: «Кругом песок, солнце и больше ничего. Мираж. И вам хочется пить…». Задание показалось студийцам очень лёгким, все с энтузиазмом принялись за дело, но постепенно, один за другим, останавливались и с изумлением смотрели, как это делает Соломон Михоэлс. Актёрское решение было настолько великолепным, что потрясло даже Грановского, который, не будем этого забывать, учился у самого Рейнгардта в Германии! Конечно же, Михоэлс стал первым актёром, когда студию в 1921-м году превратили в Государственный еврейский театр – ГОСЕТ.
- В Москву переехал Вениамин Львович Зускин и другие талантливые актёры, - продолжает свой рассказ Мария Ефимовна. - Очень быстро театр стал популярным, получил всемирную известность. В 1925-м году снимали фильм «Еврейское счастье» с Михоэлсом в главной роли. Постановщиком был Грановский. Съёмки же проводились в Одессе. А через три года труппу пригласили на зарубежные гастроли. Они состоялись в Германии, Голландии, Бельгии, Австрии, Франции. Во Франции и случилось по тем временам ужасное: не вернулся в Россию вместе с женой и одним из актёров Грановский. Как рассказывала мне его жена, Александра Азарх-Грановская (в 1933-м году она возвратилась в Россию), это случилось вот из-за чего. Театр пригласили в Америку. Кому-то это очень не понравилось. Из России пожаловали сотрудники НКВД и настояли на том, чтобы театр отказался от гастролей. Тогда в знак протеста Грановский решил остаться во Франции. Отважный шаг по тем временам. В Париже он так и не нашёл себя и умер в одиночестве. В последний путь его провожали всего двое: кто-то от местных властей и давний друг семьи его жены, ставший и его другом, - Марк Шагал.
Соломон Михайлович Михоэлс был уверен: дело здесь не обошлось без давления на Грановского. Кому-то не было выгодно возвращение руководителя ГОСЕТа в Союз, и этот кто-то сделал всё, чтобы запугать Грановского, сделать из него невозвращенца.
Михоэлс был в отчаянии, потому что без Грановского, благодаря которому театр родился, приобрёл своё неповторимое лицо и язык, стал невероятно популярным как в Москве, так и за рубежом, трудно было представить будущее театра. А тут ещё власти, стремясь стереть имя Грановского из памяти людей, вычеркнули из репертуара все спектакли, которые он ставил, а это были спектакли, которые принесли ГОСЕТу славу.
Михоэлса, вопреки его воле, буквально заставили возглавить театр и стать его художественным руководителем, когда в декабре 1928-го года труппа возвратилась в Москву без Грановского. Но он тут же заявил, что театр без молодёжи не имеет никакой перспективы, поэтому нужно создавать студию. И он добился открытия студии в 1929-м году…. Для обучения студийцев пригласили самых маститых педагогов и актёров того времени. Настоящих звёзд!
Всё это Мария Ефимовна услышала и узнала, поступив в студию и став затем, как и мечтала, актрисой ГОСЕТа. Но по моей просьбе она снова вернулась в воспоминаниях в то время, когда была просто девочкой Машей из маленького местечка Екатеринополь , где на их улочке стояло целых три синагоги, девочкой, которая ещё ничего не знала ни о театре, ни о том, кто такой Михоэлс. Их знакомство произошло позже, а сначала большая семья Маши, убегая с Украины от голода, ведь шли тридцатые годы прошлого века, переехала жить в Подмосковье, в село Богородское. Мария училась в школе и продолжала, как привыкла к этому с раннего детства, участвовать в художественной самодеятельности, в школьных театральных постановках. Так уж получилось, что она всегда оказывалась самой смелой девочкой в округе. И когда заезжим актёрам требовался ребёнок для участия в спектаклях, Маша была тут как тут. Так что театральный опыт у девушки к шестнадцати годам уже был, что и определило всю её жизнь.
Позади школа, надо думать о будущей профессии. Мама была готова видеть свою дочь кем угодно - поварихой, портнихой, фабричной работницей, но она даже предположить не могла, что её Маша наберётся смелости и по совету подруг отправится в столицу искать еврейский театр.
Сейчас абитуриентов приглашают на демонстрацию талантов (творческий конкурс) по одному, остальные томятся за дверью. А раньше, в 1934-м, делали проще: всех поступающих приглашали в зал. Около сцены сидела комиссия, а на сцену из зрительного зала один за другим поднимались соискатели на студенческое звание. Задание было несложным: басня или стихотворение, песня, танец. Три дня Мария наблюдала за выступлениями ребят и боялась всё больше. А тут ещё старшекурсники, для которых эти экзамены были любимым развлечением, всё время приговаривали: погодите, вот придёт Михоэлс…
Кто такой Михоэлс и чем он страшен, Маша не знала. Но она до сих пор ярко помнит, как открылась дверь и стремительной походкой вошёл человек, показавшийся ей очень высоким и представительным. Она даже не увидела некрасивости Михоэлса, настолько вдохновенным было его лицо.
И вот настала её очередь выйти на сцену. Стихотворение рассказано, спета старинная еврейская песня сиротки из спектакля «Колдунья», который как раз шёл в еврейском театре: «Мачеха меня бьёт всё время, я - как то деревцо, которое одиноко стоит на горке…». Спета и ещё одна песня на идиш, не радостней первой, хотя Михоэлс специально попросил «что-нибудь повеселее» и теперь вот улыбается «весёлой» девушке, а потом говорит: «Ну, а теперь подвигайся!».
Тут же, на сцене, стояло пианино, за него уселся добродушный музыкант, и полились звуки вальса…
- И что на меня нашло, - засмеялась, вспоминая, Мария Ефимовна, - я не стала танцевать, я вынесла на середину сцены стол, расправила на столе невидимое одеяло, включила невидимый утюг, достала из несуществующего шкафа очень красивое и столь же неосязаемое платье и начала под звуки вальса гладить его. И только когда платье было выглажено, я приложила его к себе, посмотрелась в зеркало, которое опять же было лишь в моём воображении, и только после этого начала танцевать. Ну и, видимо, это понравилось…
Ещё как понравилось! Маша была зачислена в студию при Московском государственном еврейском театре. Можно представить изумление родителей, многочисленных сестёр и братьев, когда девочка-сорвиголова принесла домой потрясающую весть, что отныне она – актриса! Конечно, чтобы стать настоящей актрисой, надо было ещё учиться целых четыре года по очень сложной программе.
Так девочка из местечка оказалась в самом центре еврейской культурной жизни, среди самых талантливых и знаменитых представителей своего народа: актёров, поэтов, композиторов, писателей, художников. С этого мгновения началось преображение Маши, её «университеты». Она всю жизнь стремилась соответствовать своей профессии, образу идеальной женщины. Отсюда и балетный шаг, и гордая осанка, и другие вещи и дела, без которых леди – не леди… в любом возрасте…
Все студенты, сдав последнюю сессию, тут же забывают обо всех трудностях, сопряжённых с учёбой. Помнится только самое-самое хорошее. Для Марии Ефимовны это театральные капустники. Участвовали в них студенты и актёры, в том числе и сам Михоэлс. А однажды даже привлекли поэта, красавца Переца Маркиша. Он и правда был неотразим, недаром во Франции ему была присуждена первая премия за красоту. Увы, жить ему оставалось недолго: расстреляли 12 августа 1952-го года, как расстреляли и других деятелей еврейской культуры – Фефера, Бергельсона, Квитко…
Но вернёмся к капустникам. Маша была самой активной их участницей. Она делала очень смешные пародии на своих подружек, играла в 19 лет десятилетних пионеров, пела, танцевала. И это было настолько смешно, что отдельные сценки Машу просили показывать и без капустников.
Четвёртый курс. Первый самый настоящий спектакль. Первый потому, что до этого на выпускных экзаменах показывали только отрывки, отдельные сцены. А на этот раз старшекурсники поставили самый настоящий спектакль – «Семья Оппенгейм». И он по достоинству смог бы украсить репертуар любого театра. Маша играла роль Рут Оппенгейм. Помимо этой главной роли ей досталась и роль мальчика.
Мария Ефимовна показывает фотографии и, продолжая вспоминать, вздыхает: «Ах, какой всё же это был спектакль!».
Роли юной актрисе приходилось играть разные – от самых незатейливых, в массовках, до почти главных. Как счастлива была она, когда ей, ещё первокурснице, пришлось играть в спектакле «Стена плача»! И позже, когда пригласили в изумительный спектакль «Суламифь» в постановке Михоэлса. Сейчас его назвали бы мюзиклом. В нём были даже оперные партии - студенты и пели, и танцевали.
С 1938-го года Котлярова уже в труппе ГОСЕТа. Мария Ефимовна вспоминает то время:
- Тогда не знали, что такое болеть. На сцену приходилось выходить ежедневно: молодёжь обязательно была занята в массовках. Это было самое счастливое время. Спектакли тогда шли только на еврейском. Это позже стали говорить и на русском, и на идиш. «Короля Лира» на еврейский переводил Самуил Галкин. Перевод был потрясающим. Я помню, как Поль Робсон пел еврейские песни в Колонном зале во время празднования 100-летнего юбилея Шолом-Алейхема. После концертной программы он вдруг заговорил о «Короле Лире». Он видел этот спектакль во многих странах мира, поскольку просто обожал Шекспира. Но он ни разу не видел ТАКОГО «Короля Лира»! Роль короля исполнял Михоэлс, и Поль Робсон сказал, что если бы был жив Шекспир, он был бы счастлив, на каком потрясающем языке звучит его «Король Лир»! И эти слова я запомнила на всю жизнь…
Мария Ефимовна рассказывает, какой сумасшедшей популярностью пользовался театр. В него почти невозможно было попасть. Некоторые годами не могли прорваться на «Короля Лира» или «Тевье-молочника». И что интересно, далеко не все зрители знали идиш. Но вся московская общественность, все знаменитые театралы и искусствоведы, весь мир искусства не пропускал ни одного творения великого Михоэлса.
Когда шёл «Король Лир», студентам, имевшим свободный пропуск на все спектакли, категорически запрещалось появляться в театре – в такие дни бывали аншлаги из аншлагов.
Однажды, как-то исхитрившись, Мария вместе со своей подругой пробралась в Центральный дом работников искусства, что был в Старо-Пименовском переулке, на вечер Мейерхольда, Тарасовой, Михоэлса и других звёзд. Маша только поступила в студию и ещё ни разу не видела «Короля Лира»… Едва нашли свободное местечко на ступеньках, из-за кулис показалось растерянное лицо куратора группы. Наставница кого-то высматривала в зрительном зале. Когда её взгляд остановился на Маше, она радостно заулыбалась и махнула рукой: мол, срочно иди сюда. Растерянная девушка в недоумении и испуге – а вдруг выгонят из зала? – пробралась за кулисы. Там большими шагами ходил из угла в угол Соломон Михоэлс, сам бог театра. Мария замерла, а он подошёл к ней и сказал: «Когда я подойду и нагнусь вот так – ты подпрыгнешь…».
Первокурсница ожидала чего угодно: ну подержать пиджак или пришить пуговицы, помочь переодеться, но подпрыгнуть?!
Раскрылся занавес, Михоэлс шагнул за кулисы и чуть нагнулся. Маша подпрыгнула и тут же оказалась на плече у великого актёра. Представьте себе её недоумение, растерянность, ведь она понятия не имела, кем ей предстоит быть! Но одно поняла: нужно лежать недвижимо. А потом - как озарение: да ведь я – дочь короля Лира, Корделия, мёртвая Корделия! А Михоэлс вышел тем временем на сцену, осторожно положил её на пол и начал монолог убитого горем короля Лира…
Воспоминания об этой сцене Мария Ефимовна пронесла через всю жизнь. И она рассказывала мне, как он тряс её тогда, как говорил: «Мышь, собака – они дышат, а ты не дышишь, не двигаешься». Как положил её потом на пол и продолжил горестный монолог: «Её повесили…» - и поцеловал руку. Мария показывает: вот так, прикладывая к губам. И лёг. Лёг рядом и умер… И тихо в зале, так тихо, как будто во всем здании их лишь двое: Мария и Михоэлс. Но прошла эта вечность тишины, и зал взорвался бурей аплодисментов. Когда девушка открыла глаза, он помог ей подняться, пожал крепко руку и сказал: «Спасибо…».
Время было вечернее, позднее, и я не стала больше утомлять именинницу (в тот день Мария Ефимовна лишь благодаря мне вспомнила о своём дне рождения, который «никогда в жизни не отмечала»). Прощаясь, мы договорились о новой встрече.
Вечер второй
Я снова в гостях у Марии Ефимовны Котляровой. Признаюсь сразу: побеседовать с ней спокойно – дело почти немыслимое. Только включаю магнитофон – телефонный звонок. Коллеги по театру, ученики, знакомые…
- Я уже отключила телефон, чтобы никто нам не помешал, - сообщает Мария Ефимовна, возвращаясь к столу с новой порцией фотографий. И продолжает:
- В 1941-м году мы ездили в Ленинград с премьерой музыкального спектакля «Блуждающие звёзды» по Шолом-Алейхему. Был оглушительный успех! Все были на подъёме, казалось, жизнь может принести только хорошее. А в июне, когда труппа гастролировала в Харькове, нас всех настигла весть о войне. И уже в середине октября театр был эвакуирован в Ташкент.
В августе 1941-го года Михоэлс становится не только руководителем театра, но и председателем Еврейского антифашистского комитета. И вот в 1943-м, когда ГОСЕТ ещё находился в эвакуации и работал в Ташкенте , Сталин посылает Соломона Михоэлса в сопровождении поэта Ицика Фефера в Америку, в Канаду, в Мексику и в Англию с миссией организовать помощь Советскому Союзу, фронту, рассказать о жизни советских евреев. Когда приезжал Марк Шагал в 1973-м году, он рассказывал о своих встречах с Михоэлсом в Нью-Йорке. Он говорил: «Я видел постановки, которые были поставлены на площадях, на стадионах, на цирковых аренах крупнейшими режиссёрами нашего времени, но такое выступление, такой спектакль, как антифашистский митинг в Нью-Йорке в 1943-м году мог поставить только Михоэлс. Заставить Мориса, председателя Нью-Йоркского муниципального совета, говорить хвалебные слова о русских, не просить, а требовать от правительства открытия второго фронта, не было бы по силам и самому президенту Рузвельту. А Михоэлс выступил так, что Морис со слезами на глазах перед десятками тысяч американцев сказал о том, что Россия ведёт великую народную войну, и помочь ей надо не словами, а делами».
Сила воздействия слова Михоэлса на людей, присутствовавших на митинге, была такова, что враги и недруги под влиянием обаяния и убеждённости этого человека становились друзьями нашей страны. Он встретился с великими людьми Америки, он включил в свою активную компанию Альберта Эйнштейна, Поля Робсона, Шолома Аша, благодаря огромному влиянию и помощи которых был открыт второй фронт и собраны огромные средства для фронта, а люди в нашей стране стали получать посылки из Америки с продуктами и вещами.
Я помню, как Соломон Михоэлс рассказывал о таком случае: на одном из митингов выбежала на сцену пожилая женщина, сорвала скатерть со стола и разложила на полу. Это после его выступления. Все удивились, а она сказала: «У меня дома ничего нет. Я сегодня бедный человек, но всё, что на мне, я отдаю в помощь Советскому Союзу». Сняла с себя кольца, серьги, колье, которое она носила, часы и всё положила на скатерть. Что тут началось! Кто доллары бросал, кто ценности, кто вещи! Посыпалось столько, что эта скатерть не могла уже всё уместить.
Однажды Михоэлсу пришлось в Америке выступать на площадке, сбитой из досок. После его речи на эту «сцену» хлынул весь зал, чтобы его поцеловать, обнять, сказать ему какие-то добрые слова. Помост не выдержал и рухнул, и Михоэлс сломал ногу. И вот с этой сломанной ногой он лежал в больнице. Потом, как только немного поправился, его стали возить на тележке, и он продолжал выступления.
Девять месяцев Соломон Михайлович находился за границей и вернулся в Москву 10 декабря 1943-го года. Тогда собрали всех в Большом театре, и он два с половиной часа без перерыва говорил - рассказывал нам об Америке. За это время никто не вышел из зала, никто не кашлянул. Все слушали, затаив дыхание. Его можно было слушать часами.
Тогда уже чувствовалось, что война идёт к концу, и мы уже знали, что погибло очень много народа – десятки миллионов, одних евреев больше шести миллионов… Конечно, евреи воевали, и я знаю, что они заняли четвёртое место по количеству получивших звание «Героя Советского Союза». И вот когда Михоэлс вернулся, он сразу взялся за «Фрэйлэхс». В переводе с идиш это радость, веселье. Он задумал этот спектакль как памятник погибшим и как свидетельство того, что народ жив и будет жить, что народ, который столько перенёс, нельзя уничтожить - слишком он жизнелюбив. Так Соломон Михайлович и поставил «Фрэйлэхс».
Мария Ефимовна задумывается, возвращаясь мыслями в прошлое и, словно в этом прошлом она получила подкрепление, продолжает свой рассказ:
- Начали мы репетиции в 44-м, а премьера была в 45-м году, когда закончилась война, в августе. А потом у нас был отпуск, и 4 октября мы начали играть на одних аншлагах, и играли, пока Михоэлса не убили.
Это был спектакль изумительный, показывающий всю красоту народа. Михоэлс сам поставил два танца. Как он их задумал, показал, так они и остались. Что самое интересное, во «Фрэйлэхсе» не было главных ролей. Было только два батхана - два тамады, они и говорили за всех, а шесть мальчиков танцами и песнями их слова сопровождали. Это и были самые главные роли в спектакле – батханы-ведущие и служки. Зускин был первым ведущим, а Штейман – вторым. На роли мальчиков-служек выбирали актрис изящных, певчих и чтоб хорошо двигались. Я играла одного из мальчиков. Мы приглашали гостей и танцевали, у меня даже сольный кусочек был.
По сюжету это был свадебный карнавал: гости, жених, невеста, родители жениха, родители невесты… Ссоры, как бывает обычно между родителями. Скажем, отец жениха хочет богатую невесту, а эта невеста бедная. Вот и выясняют отношения в песнях и танцах. Тут и гости приходят… Их встречают особой песней. Потом выступление гостей - у каждого свой номер.
Это было потрясающее зрелище - еврейские обычаи и обряды, усаживание невесты, покрытие невесты , песни для невесты, потом свадьба, хупа . Шли под хупу, это как под венец, со свечами. Как радовался весь народ! Это было изумительно красиво! Были потрясающие, богатейшие национальные костюмы, сделанные Александром Тышлером. А какой замечательный был танец шер! Он поставлен Меем совершенно потрясающе!
Занято было сорок человек в спектакле. И все танцевали. Те, кто видел, не могут до сих пор забыть это зрелище. Вот недавно был случай… Я уже старая женщина, а мне говорят: «Вы, кажется, мальчика играли. Да, вы играли мальчика!». Ведь полвека прошло! А вспомнили…
Я этот спектакль обожала, и все его обожали. За этот спектакль получили Сталинскую премию Михоэлс, Зускин, Тышлер. Государственную премию! Музыка была совершенно потрясающая, народная, обработанная народным артистом СССР Львом Пульвером.
Мария Ефимовна рассказала мне и о постановке следующего спектакля, которому предстояло стать одним из самых значительных в репертуаре театра. Речь о «Принце Реубейни» по пьесе Давида Бергельсона. Свою первую главную роль тогда должен был сыграть Александр Евсеевич Герцберг, также выпускник театральной студии ГОСЕТа, ученик Соломона Михоэлса и знаменитой Сарры Ратбаум. Увы, историческому спектаклю так и не позволили родиться, закрыв театр и разогнав актёров. Александру Герцбергу не суждено было дождаться своего звёздного часа – талантливый актёр на сцену больше не вышел. Лишь на склоне лет он вместе с Марией Ефимовной стал воспитывать молодых актёров Камерного еврейского музыкального театра (КЕМТ). Они щедро передавали новому поколению свои буквально энциклопедические знания еврейских традиций и культуры.
В этом театре Мария Ефимовна проводит всё своё время – она режиссёр-педагог и обучает актёров языку, пластике, еврейским танцам и песням, обычаям, традициям и многому другому. «Конечно же, - говорит она, - нынешним актёрам Камерного еврейского театра - музыкального театра! - приходится гораздо труднее, чем приходилось нам. Ведь мы все впитали еврейский язык с молоком матери, а нынешнюю актёрскую поросль приходится учить с самих азов, с алфавита». И мне показалось, что эти горькие слова Марии Ефимовны не дань привычному: в наше время, мол, всё было лучше, чем сейчас. А просто констатация не очень весёлой действительности. Боже упаси, никого не хочется ни с кем сравнивать, но Михоэлс…
- Вообще Михоэлс был интереснейшим человеком. Он вокруг театра, вокруг себя собрал … я не очень-то люблю это слово, - извиняющимся тоном произносит Мария Котлярова, – собрал сливки культуры, искусства. К нему все тянулись, его все любили. Образцов не сдавал ни один спектакль без Михоэлса. Тот должен был прийти, посмотреть, и только после этого шёл показ для приёмной комиссии.
Среди самых близких друзей Михоэлса были Алексей Толстой, генерал Игнатов, который написал «Пятьдесят лет в строю», актёры Михаил Михайлович Климов (Малый театр), Иван Михайлович Москвин (директор МХАТа) и его брат Михаил Михайлович Тарханов - все трое народные артисты СССР, люди одной компании. Невозможно всех вспомнить! Да он был мозгом вообще всей культуры и искусства, а еврейской – в особенности!
Когда Сталин решил уничтожить эту культуру, он начал с Михоэлса. Ведь если б Михоэлс был жив, он не дал бы погубить цвет советской многонациональной культуры, он бы жаловался, написал бы в другие страны. А так, убив Михоэлса, Сталин снял голову всей культуре.
Убили Михоэлса в 1948-м году в ночь с 12 на 13 января. Случилось это в Минске, куда Михоэлс отправили по делам Комитета по государственным премиям. Его убийство было инсценировано как автомобильная катастрофа. В декабре взяли Зускина и Фефера, и в начале 1949-го года началось: посадили Маркиша, посадили Квитко, Бергельсона, Авштейна, в общем, всех-всех. А в конце 49-го директором театра стал Зускин.
Последний раз я его видела перед началом наших гастролей в Ленинграде, куда было просто немыслимо ехать без Зускина. Он был дома, лежал одетым на диване и говорил, что болен, что не может ехать с труппой. Я видала, как он мечется-мечется, головой бьётся, лёжа, как тяжело у него на душе… Наверное, он дал подписку о невыезде, но сказать об этом не мог никому. Мы потом уже, позже, узнали.
Зускина положили в больницу, и театр уехал на гастроли без него. Это был декабрь 1948-го года. Мы приехали в Ленинград, а народ в кассе кричит: почему Зускин не приехал? Он сидит? Я людям говорю: «Что вы, Зускин в больнице. Зускин болен, поэтому он не смог приехать». А они уже всё знали.
А как его забрали! Оказывается, в ту ночь, когда мы уехали, его посадили. Когда за Зускиным пришли, он спал, потому что в больнице его лечили сном. Так вот – спящим! - его завернули в одеяло и увезли. Его потом жестоко избивали и пытали.
Их расстреляли 12 августа 1952-го года: Зускина, Фефера, Бергельсона, Маркиша, Квитко, Авштейна. Жене Переца Маркиша так и сказали: считайте днём смерти вашего мужа 12 августа 1952-го года. И сейчас во всех странах, кроме нашей, отмечается эта дата. Ну, в Израиле – это понятно. Но я была в Австралии, и там об этом убийстве – во всех газетах. Я привезла одну, где помещены фотографии всех расстрелянных в 52-м, 12 августа…
Тучи сгущались и над театром… Мария Ефимовна, пережившая голод на Украине, не думала, что ей доведётся ещё раз так ужасно голодать.
- Вы знаете, так трудно об этом вспоминать, - говорит Котлярова, - Зускина взяли в конце 48-го года, а нас закрыли в конце 49-го. Не только театр - мы сами уже дышали на ладан в прямом смысле. Зарплаты не было. Многие люди покупали абонемент, чтобы поддержать актёров, но сами не ходили в театр - боялись. Людей сажали ни за что…
А у нас больше года зарплаты не было. Иногда давали 5 рублей, иногда 10. Все голодали. Для меня завтрак вообще не существовал. Просто ребёнка чем-нибудь накормлю и всё. Или схожу к сестре – там покушаю. Перебивались кое-как. А в конце 49-го в театре стала работать ликвидационная комиссия. Нас вызывали по очереди, отдавали на руки документы и выплачивали зарплату за всё это время. Мы старыми деньгами получили 2 тысячи. Казалось бы – радуйся, а для нас это было горем, ведь умер наш театр…
Умер не только театр, безвозвратно погиб целый пласт еврейской культуры: ликвидаторы успешно уничтожили богатейшую, уникальнейшую театральную библиотеку, многие произведения которой существовали на идиш только в одном экземпляре. Жгли произведения еврейских классиков несколько дней – за один не управиться было. А по ночам, словно тени, приходили к залитому водой пепелищу люди и выковыривали из гари обожжённые, но уцелевшие книги. Так и Марии Котляровой вместе с актёром Зиновием Каминским удалось кое-что спасти.
После закрытия театра для Марии Ефимовны наступили пять лет безработицы…
- Я никуда не смогла устроиться. Всю себя посвятила семье, сыну, который в школу пошёл. А мои коллеги клеили конверты, красили косынки. При Всесоюзном театральном обществе (ВТО) были производственные мастерские, и даже мужчины там клеили конвертики. Мне тяжело было видеть за этой работой Зиновия Каминского, которого зрители просто обожали. Он играл у нас героев-любовников: в «Блуждающих звёздах» по Шолом-Алейхему он был Рафалеско, в «Капризной невесте» - молодым Леопольдом. Так потом он в этих мастерских рисовал какие-то воротнички, ещё что-то делал. Не знаю почему, но я идти на какую попало работу просто не могла, окончила только курсы кройки и шитья.
И вот на пятом году безработицы муж как-то пришёл и говорит: «Я был в одном месте, там обучают целую группу изготовлению искусственных кожаных цветов. Иди, посмотри - не понравится, ты и не будешь этим заниматься». Пошла. Там сидела старенькая женщина, очень интеллигентная, очаровательная, она учила с самого начала как делать эти листочки и лепесточки из кожи. Я посмотрела, и мне очень понравилось.
Меня это занятие настолько увлекло, что я стала сама придумывать цветы, рационализировать процесс изготовления. Мне удалось достать кусочки кожи и замши, и я за несколько ночей сделала 17 образцов красивых цветов. Когда педагог мой посмотрела, она буквально опешила: Мария Ефимовна, вам здесь делать больше нечего, вы такое создали, что можете сами преподавать… У меня был шок. Как, куда мне теперь? И она меня повела устраиваться на работу в артель инвалидов…
Лишь через 12 лет состоялось возвращение Марии Ефимовны Котляровой на сцену, но уже не на театральную. Потянулись годы разъездной концертной деятельности в составе Еврейского драматического ансамбля при Мосгосконцерте. Поэтому настоящим праздником стало для актрисы и её коллег участие в 1974 году в мюзикле Бермана «Заколдованный портной». А потом был «Дамский портной» - спектакль Губенко о Бабьем Яре, в котором она сыграла Соню.
Прошло четверть века с момента уничтожения ГОСЕТа, когда Ю. Шерлинг сделал попытку возродить театр. В 1977-м году он пригласил Котлярову в свой Камерный еврейский музыкальный театр. Но это был театр только по названию еврейский, ибо новое поколение уже не знало еврейского языка, песен и танцев. Мария Ефимовна оказалась более чем востребованной. Благодаря феноменальной памяти она восстановила тексты множества еврейских песен, научила актёров читать и говорить на идиш, показала танцы. Когда с огромным успехом прошла премьера их оперы-мистерии «Чёрная уздечка для белой кобылицы», в этом в немалой степени была и заслуга Марии Ефимовны. А мне довелось слышать запись этого спектакля на Биробиджанском радио. Жаль, что своего телевидения в Еврейской автономии тогда ещё не было…
Со временем театр Шерлинга распался... А Мария Ефимовна Котлярова не отказывала в помощи никому, кто хотел знать больше о еврейском языке, традициях и культуре. Она ставила еврейские танцы в различных театрах и шоу-коллективах, щедро делилась текстами еврейских песен и, конечно же, своими воспоминаниями о Михоэлсе, Зускине и других актёрах ГОСЕТа.
В тот вечер я покидала дом Марии Ефимовны в I-ом Новокузнецком проезде со смешанным чувством радости и грусти. Утром самолёт уносил меня на Дальний Восток, и было нестерпимо жаль, что я успела пообщаться с актрисой всего лишь два вечера – когда ещё доведётся встретиться? И было радостно на душе, как всегда бывает, когда общаешься со светлым и чистым человеком.
Сверкала огнями вечерняя Москва, но в темноте хорошо был виден силуэт Марии Ефимовны на фоне яркого окна. Я помахала ей рукой, и подоспевший трамвай унёс меня в майскую ночь...
Такой она и запомнилась. Прошли годы. И я, как повелось с тех наших двух вечеров, по-прежнему отмечаю 15 мая день рождения Марии Ефимовны, и сердце отказывается верить, что теперь о 91 дне рождения Котляровой надо говорить – исполнилось бы...
СОЛОМОН МИХАЙЛОВИЧ ВОВСИ (1890-1948) – народный артист СССР (1939), лауреат Государственной премии СССР (1946), режиссёр, педагог, псевдоним Михоэлс (сын Михаила) он взял в 1919 году после дебюта в спектаклях «Слепые» и «Грех» Еврейской театральной студии.
Приказ был подписан А.В. Луначарским 1 апреля 1920 года.
Михоэлс пришёл в студию в возрасте 28 лет, прервав обучение на юридическом факультете университета. - Л.У.
Макс Рейнгардт (1873-1943) – немецкий режиссёр, актёр, театральный деятель. В начале XX века стоял во главе театрального новаторства Германии. Его творчество - вне стилевых определений, а его постановки Шекспира стали важнейшей вехой в сценической истории драматургии. Воспитанник Рейнгардта, знаменитый трагический актёр Сандро Моисси (1880-1935), стал лучшим Гамлетом в театре XX века.
В.Л. Зускин (1899-1952) - артист театра и кино, режиссёр. Народный артист РСФСР (1939), лауреат Государственной премии СССР (1946) Одна из самых впечатляющих его ролей - Шут в «Короле Лире» Шекспира. С 1935 преподавал в студии при ГОСЕТе. В 1948, после гибели С.М. Михоэлса, возглавил Еврейский театр.
МЕСТЕЧКО – поселение полугородского типа в Восточной Европе с преобладанием еврейского населения, что диктовало особый уклад, традиции, взаимоотношения. Начали исчезать и перерождаться в России после отмены черты осёдлости во время Февральской революции 1917 года.
В Москву театр вернулся в сентябре 1943 года.
ЦЕРЕМОНИЯ БЕДЕКЕН, во время которой жених накрывает голову невесты покрывалом в знак того, что он будет заботиться о своей жене и защищать её.
ХУПА – особый балдахин, под которым женятся евреи, символизирует дом, в котором будут жить муж и жена.
